можно называть этим самым словом. Лицо его лоснилось от удовольствия.

Когда пани Марьяна принесла кофе под белой шапкой из взбитых сливок, а рядом поставила тарелку с любимым штруделем, политым карамелью и шоколадом, он расплылся в дурацкой улыбке и ощутил себя ребёнком.

Кондитерша улыбалась из-за стойки, явно довольная произведённым эффектом, но приписывала причины такого счастья только себе и тому новому платью, которое она вчера забрала у мадам Зельды, а сегодня украсила его, приколов у основания декольте камею.

Прочитав первые полосы в немецкой газете, и получив порцию политических новостей, Мрозовский отложил её в сторону, перестал улыбаться, немного поёжился и раскрыл местную газету, где печатали городские новости.

За окном пошёл дождь. Крупные капли забарабанили по стеклу, брусчатка на глазах сделалась мокрой, вода скапливалась, заполняя каждую свободную щёлку, сливаясь в ручьи и потоки. За пять минут улица стала похожа горную реку.

Мрозовский смотрел в окно и медленно жевал штрудель, одновременно размышляя о том, кто же стоит за событиями, связанными с гробокопателями и этой чёртовой куклой, кто тот идейный вдохновитель… Отпив глоток кофе, он решил не откладывать поездку во Львов и завтра же съездить.

В таком задумчивом настроении Мрозовский расплатился с кондитершей, совершенно не обращая внимания на её попытки привлечь к себе внимание. Пани Марьяна готова была разрыдаться, таким обидным ей показалось его равнодушие. Она даже обсчитала его с досады, посчитав, якобы он выпил две чашки кофе, а не одну. Отомстив, пани Марьяна улыбнулась Мрозовскому из-за стойки и простила его невнимательность.

* * *

Дождь лил весь вечер и всю ночь. Мрозовский стоял у открытого окна и вдыхал свежий утренний воздух. Он старался не шуметь, чтобы мама не начала громко спрашивать, кто он такой и что тут делает, не начала требовать убраться вон, потому что Лёвочка скоро явится, а ей посторонние мужчины в доме не нужны. Доказывать матери, что он не посторонний и что папаша давно умер, у Мрозовского желания не было, очень хотелось сохранить тишину как можно дольше, потому он передвигался на носочках и сильно тёр нос, чтобы не чихнуть.

Закончив все утренние процедуры, Мрозовский прошмыгнул мимо лежанки в передней. Под кучей одеял заворочалась пани Мрозовская и ворчливо проговорила:

— Ты бы, Эдюня, зонт не забыл, дождь второй день идёт.

Мрозовский замер, оглянулся удивлённо и сказал:

— Да, мама. Возьму обязательно.

Он снял зонт-трость с вешалки, ещё раз внимательно посмотрел на кучу одеял и тихо позвал:

— Мама?…

— Лёвочка, это ты? Кто здесь? — отозвалась старушка.

Временами сознание возвращалось к пани Мрозовской. Иногда она могла целых полчаса быть при памяти: не вспоминать умершего мужа, и вполне узнавать собственного сына. Но случалось такое крайне редко и всегда бывало полной неожиданностью для пана Эдварда. Ему казалось, что это розыгрыш или глупая шутка, таким обидным становилось возвращение мамы в обычное для неё, идиотическое состояние. Пани Сима говорила, что это Бог не даёт ей совсем сойти с ума, потому и дарит такие минуты. Для Мрозовского это было крайне болезненно, но он спорил с сиделкой, доказывая, что Бог мог бы обойтись и без подарков.

Мрозовский вздохнул и захлопнул за собою дверь. Он с трудом перешагнул лужу, что собралась возле дома и теперь была похожа на маленький пруд, в котором не хватало зарослей осоки. На поверхности плавали листья, мелкий мусор и оборванная афиша, обещавшая интересную постановку в прошедшем театральном сезоне. Афиша была из Львовского оперного. Мрозовский решил, что это определённо знак и нужно сегодня же добраться до того аптекаря, которого навещал Гольдман.

Хлопчик на бричке кутался в плащ в ожидании своего пассажира, лошадь периодически фыркала, стряхивая капли, падающие ей на нос. Мрозовский недовольно уселся на мокрое сиденье, но промолчал. Хлопчик поднял кожаный верх, но капли дождя всё равно залетали. Бричка была новая: плетёный кузов не успел потемнеть, внутренняя обивка ещё не обносилась. В такой бричке можно хоть даму выгуливать.

Лёгкая повозка быстро выехала за город и неслась теперь по просёлочной дороге. Единственное, что сейчас радовало Мрозовского — это отсутствие дорожной пыли. К полудню повозка въехала во Львов. У отеля «Жорж» Мрозовский отпустил своего возницу, выдав денег на овёс для лошади, а сам отправился искать аптеку.

Мрозовский прошёлся пешком к Бернардинской площади, в трехэтажном здании на первом этаже находилась аптека со знаменательной надписью на вывеске — «Под венгерской короной». Вход украшал ажурный колпак в виде короны Венгрии. Мрозовский помнил время, когда на оконном стекле ещё были изображения короны св. Стефана, водяные лилии и гирлянды, вытравленные специальными кислотами. Стоило это стекло очень дорого, и конечно, вскоре нашлись дикари, которые его разбили. Кто знает, возможно, предкам Мацея Зинткевича хорошо жилось под вышеозначенной короной, отсюда и название. А ещё аптеку Зинткевичи могли купить у овдовевшей аптекарши. Новые владельцы название менять не стали, чтобы не сбивать везение и не отпугивать покупателя, получили концессию на свою фамилию, и аптека не прекратила своей деятельности.

Мрозовский точно помнил, что во внутреннем дворике имеется прекрасная кофейня, потому решил для себя, что поговорив с аптекарем, обязательно зайдёт туда на чашечку кофе.

Массивная ручка на двери напоминала лапу льва. Конечно, пан Эдвард лапы эти вблизи никогда не видел. Он и льва-то видел только один раз, да и то в раннем детстве, когда мама брала его с собой в Краков навестить родню. В то время в Кракове гастролировал знаменитый цирк Ганса Сарразани. Маленькому Эдюне более всего запомнились воздушные гимнасты, дрессированные львы и огромный четырёхмачтовый купол шапито. Сарразани в невероятно роскошном костюме появлялся перед публикой в сопровождении восемнадцати слонов, а потом выходили львы…

Пан Эдвард ещё раз глянул на литую ручку, взялся за неё и толкнул дверь. Аптека изнутри оказалась старее, чем можно себе представить снаружи. Каждая деталь интерьера указывала на то, что первую концессию на аптечное дело приобрели лет триста назад.

Запахи мягко окружили, обволокли, а приглушённый свет из окон создал иллюзию чьего-то присутствия. Пану Эдварду в полумраке всегда казалось, что он не один, что есть ещё кто-то, кто может беззвучно подойти со спины и неожиданно взять за руку или ещё чего похуже. О своих страхах он никогда и никому не рассказывал, боясь показаться смешным. Действительно, старый сыщик, с многолетним опытом, немало повидал, а не может справиться с детскими страхами.

Мрозовский понимал, что не стоит паниковать, но ничего с собой поделать не мог. Вот и сейчас он стоял посреди аптечного зала, медленно потел, и